Инга Гвоздикова, кандидат исторических наук
Биографические сведения о Салавате Юлаеве по материалам его следственного дела и другим документам
Материалы следственного дела не только освещают деятельность Салавата Юлаева в дни Крестьянской войны, но и являются одним из немногих источников, позволяющих установить ряд биографических сведений о нем.
Опираясь на свидетельства этих документов, можно вполне точно установить год рождения Салавата Юлаева. На допросе в Тайной экспедиции Сената 25 февраля 1775 года он сказал, что “от роду ему двадцать первой год”. В “Описи...” данных о Салавате и Юлае, составленной Уфимской провинциальной канцелярией 2 октября 1775 года, также сообщается, что Салавату 21 год. Отсюда следует, что Салават родился в 1754 году, не ранее марта и не позднее октября.
В распоряжении исследователей имеется еще один документ, содержащий сведения о возрасте Салавата. Это “Статейный список” каторжных невольников, представленный комендантом Балтийского порта полковником Г.И.Экбаумом в Сенат в мае 1797 г., то есть двадцать два года спустя после суда над Салаватом. В списке сообщается, что Салавату было в 1797 году 45 лет, из чего следует, что он родился будто бы в 1752 году. Чтобы оценить степень достоверности этого показания “Статейного списка”, обратимся к его свидетельствам относительно возраста других пугачевцев, отбывавших каторгу вместе с Салаватом. При сверке данных “Статейного списка” с показаниями документов иного происхождения обнаруживаются значительные расхождения в годах рождения каторжан. Так, в “Статейном списке” сказано, что Юлаю Азналину в 1797 г. было 75 лет. Но при допросе в Москве в 1775 г. он сказал, что ему 45 лет, а в “Описи...” провинциальной канцелярии, составленной в том же году, сообщается, что ему уже 46 лет, из чего следует, что Юлай родился в 1729 или 1730 году. Выходит, что “Статейный список” прибавил Юлаю 7—8 лет. Завышен возраст и Канзафару Усаеву. В его показании от 4 августа 1774 г. читаем: “от роду мне тридцать шесть лет”. Следовательно, в 1797 г. Канзафару было 59 лет, а не 62, как значится в “Статейном списке”. Думный дьяк Военной коллегии повстанцев И. Я. Почиталин на допросе 8 мая 1774 г. заявил, что ему 21 год, а в рассматриваемом списке указано, что ему 47 лет, то есть приписано лишних 3 года. На два года завышен возраст и сосланному на каторгу пугачевскому атаману Е. Тюленеву. Объяснить причины расхождения в годах рождения в названных документах можно тем, что за два десятка лет в комендантской канцелярии Балтийского порта были либо утрачены, либо преданы забвению обязательные “описи... колодникам” и другие сопроводительные документы ссыльных пугачевцев, а их возраст в 1797 г. указывали основываясь на их опросах и на физическом состоянии. Возраст Юлая, сказавшего, что ему 75 лет, не вызвал сомнений, так как он был тяжело болен, “дряхл, на ногах имеет от застарелой цынготной болезни раны”. Таким образом, сведения о возрасте ссыльных повстанцев, приведенные в “Статейном списке”, можно считать приблизительными. Ближе к истине показания пугачевцев, данные ими на допросах в 1774—1775 гг. Их и следует принять за основу.
И Салават, и Юлай Азналин одинаково показали, что они уроженцы деревни Текеево (Текоево) Уфимского уезда, а проживали в деревне Юлаево. Последнее подтверждается и рассказом ясачного татарина Амира Абдикеева. Он вспоминал, как летом 1774 г., пытаясь найти Пугачева и вступить в его войско, “в деревни Юлаевой... я занемог, затем далее ехать был не в состоянии и оставался до выздоровления в доме... полковника Соловата, которой в тогдашнее время находился у Пугачева”.
Считая известным следствию свое социальное положение, Салават не показал на допросе, что он является сыном башкирского старшины. Об отце он упомянул дважды, рассказывая об отправлении Юлаем команды к Стерлитамакской пристани в октябре 1773 г. и о сожжении повстанцами Симского завода, построенного в Шайтан-Кудейской волости.
Сам Юлай Азналин подробно изложил свою биографию во время допроса в Москве. Оренбургским губернатором А.А.Путятиным он был утвержден волостным старшиной. Как и в отношении других приводимых фактов, Юлай не указал, с какого года он стал старшиной. По документам Оренбургской губернской канцелярии, в 1762 г. он был сотником, а в 1766 г. — старшиной. Поскольку Путятин стал губернатором с 1765 г., можно предположить, что и назначение Юлая состоялось в этом же году.
Рассказывая о своей службе, Юлай выделил два события — участие “в походе для поимки калмык... и в походе же в Польше”. Как известно, причиной ухода в Джунгарию части калмыков, почти столетие находившихся в русском государстве, явилось усиление гнета феодально-крепостнического государства, а также активное вмешательство правительства в управление Калмыцким ханством. Последнее вызывало недовольство крупных местных феодалов, которые выступили в роли организаторов заговора с тем, чтобы заставить народные массы следовать за ними в Джунгарию. В феврале 1771 г. Оренбургский губернатор получил распоряжение правительства об откомандировании яицких казаков, башкир и драгун для задержания калмыков. В это время калмыки были уже за Яицкой линией, и преследование их взял на себя казахский хан младшего жуза Нурали. Лишь 6 мая к нему подошли сформированные губернатором войска под командованием генерала Траубенберга, но 12 мая они отступили из-за недостатка продовольствия и фуража. Таким образом, башкирские команды, входившие в состав корпуса Траубенберга, не принимали участия в сражениях с преследуемыми калмыками. Указание же Юлая на то, что он во главе команды из 300 человек преследовал калмыков в течение одного года трех месяцев, было сознательным обманом и должно было, по замыслам подследственного, продемонстрировать его верную службу правительству. На самом деле в этом походе он был значительно меньше времени и “успокаивать” калмыков ему не пришлось. По данным канцелярии губернатора, уже в ноябре 1771 г. Юлай был призван возглавить трехсотенную партию в составе 3000-го отряда башкирской конницы, направляемой в Польшу в помощь русской армии, ведущей бои с польскими конфедератами. Отряд выступил из Уфы в середине января 1772 г. Башкирские воины принимали участие в сражениях под Варшавой, Вильно и в других местах. Возвращались они двумя партиями в соответствии с указами Военной коллегии от 25 августа 1772 г. и 17 июня 1773 г. Мужество и отвага Юлая Азналина на полях сражений были отмечены специальной наградой. Об этом с гордостью за отца сказал Салават на допросе в Москве: в октябре 1773 г. Юлай как дорогую семейную реликвию вручил сыну “заслуженой... в Польше знак”.
Перейдя к освещению своей административной деятельности, Юлай не побоялся во время следствия напомнить властям о многолетней судебной тяжбе с заводчиком Я.Б.Твердышевым, о деятельности, которая шла вразрез с требованиями властей: “Как-то он просил на тамошняго заводчика Твердышева в отнятии им у него, Юлая, собственной его земли и в застроении оной двумя деревнями под свой Симской завод в Уфимской провинциальной канцелярии. А после сие дело переведено в Оренбургскую канцелярию и, хотя оное еще и не решено, однако ж, он не иного чего ожидал, как только истиннаго в праведной его прозбе удовольствия”.
Начавшаяся в середине XVIII в. интенсивная заводская колонизация территории Башкирии (к началу Крестьянской войны здесь действовало 40 заводов) сопровождалась изъятием у башкирских общин огромных земельных площадей. Передача земли заводчикам оформлялась в виде купчих на продажу или записей об отдаче в оброчное владение. Но за этими юридическими документами скрывались обман, подкупы, административное принуждение к заключению сделок. Одним из типичных примеров тому служат отношения между заводчиком Я.Б. Твердышевым и башкирами Шайтан-Кудейской волости, на землях которых был выстроен Симский железоделательный завод.
16 марта 1759 г. Бергколлегия вынесла определение о разрешении заводчикам построить завод на реке Сим, а в 1761 г. завод стал уже выдавать продукцию. Но лишь 21 августа 1762 г. в Оренбурге был оформлен акт о передаче Я.Б.Твердышеву и его компаньону И.С.Мясникову в оброчное владение на 60 лет земли к заводу из вотчинных земель башкир Шайтан-Кудейской волости. Итак, завод выстроили, пустили, а уже потом хозяева закрепили за собой необходимые для действия завода земельные площади. Это стало возможным благодаря постоянной и небескорыстной поддержке противозаконных акций заводчиков администрацией края. Юлаю Азналину и башкирам его волости пришлось испытать насилие и несправедливость российской действительности.
Обнаруженные в фондах Оренбургского госархива документы позволяют нарисовать общую схему событий тех лет. В 1760 г. по просьбе Я.Б.Твердышева провинциальная канцелярия вызвала в Уфу группу башкир Шайтан-Кудейской волости во главе с сотником Юлаем Азналиным. Приказчик Твердышева заявил о том, что его хозяину “потребна” земля этой волости. Башкиры не дали согласия на продажу земли. Уфимский воевода взял с них подписку о том, что они поедут на Катав-Ивановский завод и начнут переговоры с самим Твердышевым. Но и встреча с заводчиком окончилась безрезультатно, так как тот требовал слишком много земли, а башкиры предлагали небольшую площадь. С целью давления на несговорчивых башкир Твердышев решил прибегнуть к помощи губернских властей и к подкупу части вотчинников. Губернская канцелярия несколько раз посылала солдат за Юлаем Азналиным, но он всячески уклонялся от явки в Оренбург. В 1762 г. командой из оренбургского гарнизона Юлай и несколько его товарищей насильно были привезены на Катав-Ивановский завод. Здесь в присутствии Твердышева им был зачитан указ губернской канцелярии немедленно решить вопрос об отдаче земли заводчику. Юлай вынужден был дать подписку о прибытии в Оренбург для заключения сделки. Но он не спешил с выполнением обязательства.
В это время в волости обострилась борьба между двумя группами общинников. Часть башкир пошла за Юлаем, защищавшим хозяйственно-экономические интересы вотчинников. Вторую группу возглавил отставной старшина Шиганай Бурчаков. На переговоры в Уфу в 1760 г. ездил он. А в августе 1762 г., видимо, заключив сделку с Твердышевым, он послал в Оренбург своего сына и других послушных ему башкир, которые и дали заводчикам запись об отдаче земли в оброчное владение. Хозяйству вотчинников был нанесен значительный ущерб. Сделка была заключена вопреки общей воле башкир волости. Идя на предательство интересов общинников, богачи и их прихвостни рассчитывали на щедрость заводчиков, в руки которых перешли тысячи десятин общинной земли. А Твердышев и губернская администрация сознательно нарушили закон, по которому договор о покупке или аренде земли должен был заключаться со всеми членами башкирской общины, являвшимися юридическими собственниками земли.
Юлай Азналин не мог примириться с подобными злоупотреблениями и обманом. Став старшиной, он долгие годы пытался восстановить справедливость. Но все его судебные тяжбы закончились поражением: Юлай и отстаивавшие свои права башкиры были приговорены к крупному штрафу в 600 рублей.
Можно привести еще один пример, также характеризующий Юлая как человека честного, боровшегося с взяточничеством и насилием. Одной из самых тяжких повинностей башкир и мишар было участие в военных походах и несение линейной службы, длившейся для каждого снаряжаемого один-два года. Это вело к разорению оставляемого на столь продолжительное время хозяйства. Всякий год военная служба уносила много человеческих жизней. Зажиточные башкиры пытались откупиться от этой повинности, посылали вместо себя бедняков, обходя и нарушая очередность отправления. Некоторые платили тем, кто вместо них шел на службу, другие предпочитали подкупать командира. Последних подбирал сам губернатор из числа наиболее преданных властям, услужливых и богатых башкир или мишар. Таким был башкир Валиша Шарыпов. Он открыто брал взятки у подлежащих службе, чем вызвал негодование башкир Сибирской дороги. Поверенные башкир всех волостей дороги Юлай Азналин и старшина Тырнаклинской волости Яун Чувашев обратились с жалобой на Валишу в Уфимскую провинциальную канцелярию. В Уфе Юлай выступил с обличениями в адрес взяточника. Но, невзирая на то, что расследование жалобы не было закончено, губернатор вынес определение о назначении Валиши походным старшиной. Он отправился с командой на Сибирские линии, а своим поверенным в Уфе оставил помещика, отставного прапорщика Кинишемцева. И на этот раз Юлай и его товарищи проиграли дело.
Как видим из отдельных свидетельств сохранившихся документов, у Юлая были достаточно веские причины ненавидеть притеснителей народа в лице царской администрации, заводчиков, башкирских богатеев. В ряде исследований говорится об участии Юлая в башкирских восстаниях. Вполне допустимо его участие в восстании 1755 г., но документальными данными это пока не подтверждено. Влияние много повидавшего человека, обладавшего большим военным опытом, не раз вступавшего в конфликты и с местной администрацией, и с башкирами, предававшими интересы своего народа, безусловно, способствовало столь раннему гражданскому становлению Салавата. Действия и рассказы отца, полная лишений жизнь народа заставляли юношу всерьез задуматься о несправедливости окружающей его действительности. И вся деятельность Салавата во время Пугачевского восстания свидетельствует о том, что борьбу против произвола администрации и злоупотреблений заводчиков он воспринимал как исполнение долга перед своим народом, перед своей семьей.
Обратимся к другим фактам биографий Салавата и Юлая. Из показаний Юлая известно, что в 1774 г. у него было три жены. Одна из них была матерью Салавата. Кроме старшего сына — Салавата, Юлай имел еще десятилетнего сына. Когда Юлай находился под следствием, каратели захватили двух жен и младшего сына. К сожалению, каких-либо других данных, а также и сведений о их судьбе не обнаружено.
Об имущественном положении Юлая можно судить по его собственным словам. Он жаловался во время допроса в Москве на команду Н.Я.Аршеневского, разорившую его дом и все хозяйство. Каратели увели 50 лошадей, “немалое число” коров и мелкого скота. Старшую жену подвергли побоям, домогаясь денег, и она отдала 630 руб. и три лисьих меха стоимостью в 36 руб. Конечно же, Юлая нельзя отнести к богатым старшинам, накапливавшим свое состояние за счет эксплуатации рядовых общинников.
Отцу Салават был обязан и образованием. За свою трудную и беспокойную жизнь Юлай понял значение грамоты. Если сам он продолжал ставить вместо подписи родовые тамги, то Салават уже мог писать на языке тюрки. Правительственных школ для обучения башкирских детей грамоте не существовало. Но в XVIII в. часть детей посещала мусульманские школы мектеб и медресе, где обучение велось на арабском, тюрки и фарси. Несмотря на то, что в них в первую очередь обучали религиозным догмам ислама, дети получали начальную грамоту, некоторые знания, пригодные в практической жизни. Кроме того, в соответствии с определением оренбургского губернатора И. И. Неплюева от 3 июля 1743 г., к башкирским старшинам посылались писари из верных властям мишар или татар “с тем, чтоб оные, сверх писарской должности, обучали детей их татарской грамоте и письму”. Во второй половине XVIII в. широкое распространение получило приглашение башкирскими старшинами мугаллимов из Казанского и Уфимского уездов на 2-3 года для обучения детей. Салават, вероятно, владел и русским языком. Косвенным доказательством чему служат и известные переговоры с солдатом Я.Ф.Чудиновым и то, что он не испытывал трудностей в командовании многонациональными повстанческими отрядами.
Высокие моральные качества Салавата Юлаева раскрываются в его отношении к семье, близким, боевым товарищам. О собственной семье Салавата говорится в его московском показании и в письме из уфимской тюрьмы. У него, как разрешалось мусульманскими обычаями, было три жены. Еще до ареста Салавата жены и дети были схвачены и привезены в Уфу в качестве заложников. Одна жена с сыном находилась под караулом у городского коменданта полковника С.С.Мясоедова. Второго сына, как писал Салават, “взял генерал, которой на квартире стоит у секретаря”. Речь шла о генерале Ф.Ю. Фреймане, который проживал в доме секретаря провинциальной канцелярии И.Черкашенинова. Об остальных членах своей семьи Салават сообщил в общей форме: “А протчие жены и дети разобраны большими (т. е. представителями местных властей и офицерами. — И. Г.), и оные с присутствующими каждой день вместе кушают и гуляют, и так льстясь женам и детям”. Салавата крайне беспокоила судьба семьи, особенно жены и сына, находившихся у С.С.Мясоедова: “опасаемся, как бы он до резолюции их не истребил”. И потому Салават просил родственников и друзей обратиться с ходатайством об освобождении жен и детей в губернскую канцелярию, а если и это не поможет, то и в Сенат, “чтоб государевые рабы у подчиненных во услужении не были”. Мы не располагаем сведениями о том, как сложилась в дальнейшем жизнь членов семьи Салавата. Как ранее практиковалось властями после подавления башкирских восстаний, жены и дети Салавата могли быть подвергнуты насильственному крещению и превращены в дворовых людей уфимских чиновников и офицеров. Захват жен и детей был произведен с целью пресечь род Юлая и Салавата, чтобы навсегда вытравить их из памяти народа.
Чтобы уберечь отца от расправы властей, Салават в своих показаниях ни разу не упомянул об участии Юлая в Пугачевском движении. Во время допроса в Тайной экспедиции он принял на себя вину в уничтожении Симского завода, а на следствии в Уфе заявил, что ничего не знает об осаде Катав-Ивановского завода отрядом Юлая. Салават старался не повредить своими показаниями и бывшим соратникам, о судьбе которых ему не было известно. Он называл имена только тех, кто погиб или скрылся от преследования карателей. Лучшим подтверждением этому является заверение Салавата в сохранении верности боевым друзьям, содержащееся в его письме из тюрьмы: “Нас же не опасайтесь. Мы на живущей ныне в домех народ никакого показания не делали, а делали оному благополучия”. И далее с чистой совестью и сознанием исполненного им долга Салават просил: “Напротив чего и нас бы оной народ из благих своих молитв не выкидал”.
Письмо Салавата говорит о том, что Салават был человеком искушенным в правовых вопросах, знал законы, знал и свои права. Он протестовал против незаконного ареста семьи: “Такого ж указа, чтоб от лишенных жизни (то есть повешенных и казненных. — И.Г.) семейства отбирать, действительно нет”. В связи с этим он предложил своим родственникам сообщить о нарушении закона в высший орган государственного управления — в Сенат. Зная о продажности и взяточничестве, царившем в чиновничьем аппарате, Салават просил родных собрать и отдать секретарю Оренбургской губернской канцелярии П.Н.Чучалову 1000 рублей, чтобы тот повлиял на ход дознания.
Поведение Салавата во время следствия рисует его личностью с сильным характером. Он не терял самообладания и твердости духа, несмотря на все унижения, которым его подвергали. Отстаивая личное свое достоинство, он твердо отклонял предъявлявшиеся ему обвинения в совершении убийств и грабежей. В связи с этим возникает предположение о том, что Салават не был рьяным мусульманином. Перед каждым допросом его призывали к раскаянию и запугивали муллы. Салават не внимал их обращениям, и муллы даже угрозами “божьих кар” не смогли сломить упорства Салавата. Его показания не грешат излишней откровенностью. В течение многих месяцев следствия Салават последовательно держался тактики признания только тех фактов его участия в Пугачевском движении, которые отрицать было невозможно, и по большинству заданных ему вопросов давал либо поверхностные, либо уклончивые ответы.
Документы следственного дела Салавата дают некоторое представление о его внешности и физических данных. Именная “Опись”, составленная провинциальной канцелярией 2 октября 1775 г., сообщает такие приметы Салавата: волосы и глаза — черные; рост 2 аршина 41/2 вершка, на левой щеке рубец (след боевых ранений); на теле рубцы от кнута; ноздри вырваны, на лбу и щеках вытравлены “указные знаки” (речь идет о знаках — литерах “З”, “Б”, “И”). Приводимые в протоколах допросов данные говорят о большой физической выносливости Салавата. В течение одного года он трижды, в сражениях под Оренбургом, Кунгуром и Осой, был тяжело ранен. Но несгибаемая преданность народному движению снова вела его с едва зажившими ранами в ряды восставших, и каждый раз при этом он брал на себя исполнение ответственных заданий Пугачева.
Следственное дело Салавата Юлаева и другие источники содержат ряд важнейших сведений, позволяющих воссоздать портрет замечательного вожака народа, поднявшегося на борьбу против крепостнического угнетения и бесправия. Салават предстает в этих документах личностью с исключительными дарованиями. Верностью и преданностью лозунгам Крестьянской войны, незаурядными воинскими и организаторскими способностями объясняется стремительный рост его авторитета среди населения Урала и Прикамья. В дни следствия, желая облегчить тяжесть ожидавших его репрессий, Салават пытался было объяснить свое участие в восстании бездумным подражанием примеру уважаемых старшин, молодостью и, наконец, страхом перед расправой Пугачева. Но эти объяснения рухнули под вескими доказательствами его целеустремленности и самостоятельности его действий, доказательствами, собранными (да и то не в полном объеме) следствием. В этой связи нельзя не признать обоснованность мнения судей, отметивших, что Салавату не раз предоставлялась возможность “весьма и во всякое время свободно... уйтить и явиться в верности”, но он к этому не стремился и “сам не раскаясь, и от того никак не отставал, ежели бы... не препятствовала только поимка”. Салават твердо и последовательно шел по избранному им пути, где выявились его воля и мужество, его вера в справедливость народной войны. Через всю свою короткую боевую жизнь он пронес неизменность избранной цели, полностью связав свою судьбу с восстанием, в самых тяжелых испытаниях до конца оставался верен ему. Действуя в большинстве событий самостоятельно, находясь вдали от главного повстанческого центра, Салават везде и всегда выступал верным сподвижником Пугачева. До июля 1774 г. он поддерживал постоянную связь с предводителем восстания и его ставкой. Как выяснилось в ходе дознания, Салават, действуя в соответствии с замыслами Пугачева и Военной коллегии, осуществляя руководство крупными очагами повстанческой борьбы, формировал большие отряды, осаждал и брал крепости и селения, не раз вступал в бой с неприятелем. Он распространял пугачевские воззвания среди населения Уфимского и Кунгурского уездов, снабжал Главное повстанческое войско денежной казной, провиантом, снаряжением. И предводитель Крестьянской войны высоко ценил своего энергичного и верного помощника. В декабре 1773 г. Пугачев произвел Салавата в полковники, а спустя полгода пожаловал ему чин бригадира.
Во всех делах Салавата проявились такие черты характера, как неукротимая энергия и целеустремленность действий и поступков, храбрость и неутомимость, единство слова и дела, беспощадность к предателям, упорная решимость сражаться до конца. Хотя салаватовцы, чья военная выучка во многом уступала правительственным войскам, часто терпели поражения, но нередко схватки с карателями демонстрировали необычайную стойкость духа, неустрашимость и решимость восставших и их предводителя. Важно отметить и то, что ни одно из поражений не заставило Салавата сложить оружие.
О зрелости Салавата, как вожака движения, свидетельствует и его стремление сплотить под свое знамя, в боевое содружество людей разных национальностей. Это проявлялось в военно-организационных мероприятиях и руководстве отрядами, где в одном строю сражались русские, башкиры, татары, мишары, чуваши и другие народы, и в известных призывах Салавата к дружбе между русскими и башкирами. В его поступках не было места национальной обособленности и ограниченности. Боевыми товарищами Салавата были русские — солдат И.Н.Белобородов, крестьянин И.Г.Васев, казак И.С.Кузнецов, мишары Канзафар Усаев и Бахтияр Канкаев, татары Абдулла Токтаров и Ермухаммет Кадырметев, мариец Байкей Тойкиев, удмурт Москов Якимов, калмык Осман и другие. Двадцатилетнему командиру подчинялись и рядовые башкирские общинники, и влиятельные старшины, присоединившиеся к восстанию. В отрядах Салавата Юлаева повстанцы разных национальностей и вероисповеданий боролись против общего врага — крепостничества.
Отмечая значение крестьянских войн в России, академик Л.В.Черепнин подчеркивал: “В ходе крестьянских войн крепли связи трудовых масс русского и других народов России... От одной войны к другой росла ненависть к угнетателям, накапливался боевой опыт, передавались традиции сопротивления, имена крестьянских вождей приобретали широкую известность”. Имя пугачевского бригадира Салавата Юлаева занимает видное место в летописи истории Крестьянской войны 1773—1775 годов и свято хранится в памяти народов нашей страны.
Источники:
- Журнал «Ватандаш»