Владимир Афанасьевич Обручев родился в Архангельской губернии в 1793 году. Потомственный дворянин, сын военного инженера генерал-майора Афанасия Николаевича Обручева. Благодаря отцу, в двенадцатилетнем возрасте поступил в инженерный корпус. Произведен в 1808 году подпоручиком.
Во время Отечественной войны 1812 года Обручев состоял адъютантом при генерал-майоре Дибиче (впоследствии генерал-фельдмаршале). За боевые отличия награждён орденом Св. Владимира IV степени с бантом.
В 1813 году за отличие при Чашниках Обручев был переведен в лейб-гвардии Преображенский полк, за Бауцен получил золотое оружие.
В 1817 году В.А. Обручев был назначен командиром Нарвского пехотного полка, в 1823 — начальником штаба 2-го пехотного полка, в следующем году произведён в генерал-майоры.
В 1828 году [1] в должности дежурного генерала 2-й армии В.А. Обручев участвовал в войне с Турцией и по её окончании был награждён орденом Св. Анны I степени.
В 1831 году за боевые отличия при усмирении польских мятежников Обручева произвели в генерал-лейтенанты, а за штурм Варшавы наградили орденом Св. Георгия III степени.
В 1832 году В.А. Обручев получил в командование 1-ю пехотную дивизию, в следующем году — 3-ю гренадёрскую, а в 1842 году был назначен командиром отдельного Оренбургского корпуса, оренбургским военным губернатором и управляющим гражданской частью. В Оренбург Обручев прибыл 3 июля и тотчас объявил о вступлении в должность.
К своему предшественнику генерал-адъютанту В.А. Перовскому Обручев относился с большим предубеждением, и потому очень скоро в крае началась перетасовка кадров, пошли в ход отмена прежде отданных распоряжений и язвительная критика того, чего нельзя уже было изменить. В своих «Записках» отставной генерал-майор И.В. Чернов такое поведение объясняет тем, что Обручев был ставленником графа Клейнмихеля, откровенного недоброжелателя Перовского.
Первое, чем озаботился Обручев в самом начале своей новой деятельности, было сокращение казённых расходов. Но, приступив к делу без полного знакомства с местными условиями и потребностями, он преуспел только в мелочах. Будучи бережлив до скупости, новый губернатор хотел, казалось, привить то же качество подчинённым, приучив их к умеренной, едва ли не аскетической жизни, а потому прекратил выдачу пособий (премий. — Авт.) отличившимся офицерам и чиновникам и сократил отпуск в долг казённого леса на постройку жилья малоимущим.
По ходатайству Обручева был расформирован Уфимский казачий полк, который мог быть полезен для походов в степь, значительные башкирские суммы, традиционно находившиеся в распоряжении оренбургских губернаторов, были переданы им в государственное казначейство.
Сокращение окладов, невозможность сделать карьеру при Обручеве вынуждали наиболее опытных и умелых, прекрасно трудившихся при Перовском, покидать Оренбург. Освобождавшиеся места занимали люди второстепенные или же вовсе случайные.
Более того, никакой осмысленной программы, по словам того же И.В. Чернова, у генерала Обручева не было, и его мероприятия к развитию края носили характер импровизации.
Владимир Афанасьевич, никогда ранее не соприкасавшийся с Оренбургским краем, не имел возможности и для основательного изучения «киргизского вопроса», а потому все его решения в этой области были скороспелыми и непродуманными. Так, исходатайствованное им для киргизов дозволение селиться, строить дома и пользоваться постоянными сенокосами в новолинейном районе, дарованном казакам в 1840 году взамен взятых в казну земель, породило чересполосицу, обрекло на сожительство людей разных ведомств, создало благоприятные условия для всяческих конфликтов и недоразумений. Да и сами киргизы оказались в неопределённом, двусмысленном положении.
А непоследовательность начальника Оренбургского края, например, в отношении мятежника Кенисары Касымова сбивала с толку даже многомудрое Министерство иностранных дел. Утром на основании донесения Обручева государственный канцлер докладывал императору о совершенной и безусловной покорности Кенисары, но вечером того же дня поступало сообщение, что Кенисары угрожает не только спокойствию в степях Оренбургского ведомства, но и самой линии, а потому для пресечения замыслов Кенисары необходимо послать отряд, отпустив четырнадцать тысяч рублей на расходы и, сверх того, три тысячи на премию за доставление его головы.
Подобная противоречивость парализовывала министерство, и оно медлило, дожидаясь разъяснений в то время, когда нужно было действовать. В августе 1843 года Николай I разрешил, наконец, поход в степь (с отнесением расходов, в том числе и за голову Кенисары, на кибиточный сбор с киргизов), но момент был упущен, и настичь разбойников не удалось.
Кенисары Касымов, бывший в те годы грозой степей, досаждал не только Оренбургскому краю. Командир Сибирского корпуса генерал-майор Горчаков неоднократно просил Обручева оградить сибирские волости от грабежей оренбургскими киргизами, воспретив им переход в сибирские пределы.
На жалобы сибиряка оренбургский военный губернатор отвечал, что султан Кенисары кочует от линии очень далеко, где оренбургское начальство не имеет влияния на киргизов, и потому оказать содействие «к удержанию султана Кенисары от неприязненных действий против… Сибирского ведомства решительно невозможно».
Не стоит, однако, думать, что военный губернатор Обручев был человек бесхарактерный, мягкотелый, и сам не знал, чего хочет. Если было необходимо, он умел принимать жесткие решения и не останавливался ни перед чем. Когда в 1843 году среди казаков новолинейного района произошли, как и следовало ожидать, беспорядки, Обручев весьма круто обошёлся с бунтовщиками.
В том же году в Оренбургской губернии был ещё один большой бунт — в Челябинском уезде, среди государственных крестьян, недовольство которых зрело давно, ещё с 1839 года, когда стало известно, что они поступают в ведение министерства государственных имуществ. Тогда же было предложено завести в селениях запасные хлебные магазины, увеличены подати. Особенное возмущение крестьян, в большинстве своём старообрядцев, вызывали общественная запашка и настояния властей о разведении картофеля. В 1843 году масла в огонь подлили слухи, что их, государственных крестьян, передают «под барина». Никакие уверения начальства, что слух этот ложный, не действовали, крестьяне требовали предъявить «указ», установили надзор за священниками, заподозрив их в том, что они при крещении записывают новорождённых крепостными, а не свободными. Подстрекаемые зачинщиками, крестьяне, знакомые с грамотой, рылись в конторах волостных правлений и сельских расправ, врывались в церкви и дома к священнослужителям, останавливали и обыскивали чиновников, отыскивая несуществующий указ.
Но настоящий бунт начался тогда, когда в Челябинском уездном казначействе из-за организационных накладок не приняли собранных с волостей податей; из того, что деньги казной не принимаются, крестьяне заключили, что делается это потому, что они уже переданы помещикам…
В Челябинский уезд были направлены казаки из ближайших полковых округов, 18-я батарея с шестью орудиями, пехотные части регулярной армии, прибыли наказной атаман генерал-майор Цукато, начальник 2-го округа полковник фон Раден, сам оренбургский военный губернатор генерал-лейтенант Обручев. Под его командованием бунт был подавлен.
Постоянно происходили волнения и в киргизских степях, чему способствовали отсутствие продуманной политики и практически полное безвластие на местах. Многие важные вопросы пограничная комиссия предпочитала решать келейно, руководствуясь «собственным усмотрением», иногда «усмотрением» начальника края, и лишь в крайних случаях предоставляя возможность сказать свое слово правительству. Даже такие меры, как учреждение новых должностей местных и дистанционных начальников в 1830 году, были вводимы по усмотрению лишь оренбургских властей.
Поэтому в 1844 году правительство предприняло попытку более строго регламентировать управление оренбургскими киргизами. В указе Николая I от 14 июня 1844 года оренбургской пограничной комиссии вменялось в обязанность «всякое дело о киргизах Малой орды» докладывать начальнику края, а о деле, вызывающем необходимость внесения каких-либо изменений в основные положения, «представлять» министру иностранных дел.
Вслед за этим последовало и другое важное нововведение: устройство постоянных укреплений в глубине киргизской степи.
Одно из первых укреплений Обручев задумал построить в низовьях Сыр-Дарьи (урочище Раим) — «для ограждения киргизов Оренбургского ведомства от кокандцев и хивинцев и распространения русского влияния на Среднюю Азию». Тут ему очень помогли дружественные отношения с батыром Жан-Хожой, который после смерти Кенисары Касымова пытался занять освободившееся место султана. Обручев исходатайствовал для него годовое жалованье в двести рублей, почётный кафтан, золотую медаль и чин есаула.
Оказанные милости подействовали: Жан-Хожа в 1847 году содействовал, и весьма энергично, возведению Раимского укрепления (4 февраля 1851 года переименовано в Аральское, упразднено за ненадобностью в 1855 году), а в 1848 году — небольшого Кос-Аральского форта, устроенного для охранения рыболовства на Аральском море [2] (упразднён в 1854 году).
И тут Обручев совершил ошибку: желая вознаградить Жан-Хожу за помощь, он поставил его управлять киргизами, кочующими в низовьях Сыр-Дарьи, и Жан-Хожа оказался в подчинении у хивинского хана, считающего сыр-дарьинских киргизов «своими». Однако внешне добрые отношения между Обручевым и Жан-Хожой сохранились. В 1850 году Жан-Хожа с помощью отряда Раимского укрепления разбил кокандских киргизов, нападавших на сыр-дарьинских киргизов и взял их укрепление — Кош-Курган.
Между прочим, к строительству Раимского укрепления имел отношение и Тарас Григорьевич Шевченко, прибывший в Оренбург для прохождения службы в 1847 году, а в мае следующего года зачисленный в отряд из двухсот рядовых, отправлявшийся с экспедицией Бутакова к Аральскому морю для постройки Раимского укрепления.
А.И. Бутаков относился к несчастному поэту в высшей степени сердечно. Благодаря его ходатайству Обручев разрешил Шевченко «снимать» виды в степи и берега Аральского моря.
«Тотчас после прибытия из экспедиции в Оренбург, — пишет историк П.Н. Столпянский, — Бутаков представил главному начальнику края рисованный Шевченко альбом видов и при этом распространился в таких лестных выражениях о художественных талантах Шевченко и о пользе, которую он принёс экспедиции, что Обручев обещал ходатайствовать о производстве Шевченко в унтер-офицеры. Этому обещанию можно было поверить, ибо чуть не половине Оренбурга было известно, что Шевченко пишет портрет жены начальника края М.П. Обручевой, конечно не без ведома губернатора».
Однако вскоре Шевченко был сослан в Ново-Петровское укрепление на полуострове Мангышлак. Причиной ссылки стал донос Обручеву на то, что Шевченко ходит по городу в партикулярном платье и вопреки высочайшему повелению пишет стихи и занимается рисованием…
В то время, когда Жан-Хожа действовал на Сыр-Дарье, в верховьях Эмбы объявился новый батыр Исет Кутебаров, сподвижник Кенисары, и поначалу искал расположения русских властей, ходатайствуя об отводе ему земель в верховьях Эмбы и в Мугоджарах. Однако Обручев земель Кутебарову не отвел, потребовав доказательств его преданности правительству, и тот удалился кочевать в пески Барсуки.
Следует отметить, что в 1847 году, по соглашению генерала Обручева с сибирским начальством, были установлены съезды киргизов оренбургского и сибирского ведомств для решения обоюдных споров и разных судебных дел. При посредстве этих съездов в 1849 году последовало окончательное примирение киргизов средней и восточной частей Орды, разногласия между которыми длились десятки лет.
В 1848 году началось возведение ещё двух укреплений: одного на реке Иргизе, другого на реке Тургае. Строительство первого осуществлял полковник Генерального штаба Бларамберг, второго — поручик Генерального штаба Герн. К каждому укреплению причислялись по 164 человека в качестве постоянного гарнизона и 226 человек подвижного резерва. Предусматривались особые команды для доставки в форты грузов.
Одновременно с началом строительства султанам-правителям было предписано разъяснять киргизам, что укрепления возводятся для их же блага, ради охранения жизни и имущества от мятежных шаек. Однако верили в это далеко не все, многие появление фортов глубоко в степи расценили как ущемление своих законных прав и покушение на их свободу.
К концу года строительство укреплений было практически завершено, и при каждом из них основалось поселение из десяти водворенных казачьих семей. Но попытка развить земледелие на солонцах, среди песков, не удалась, и поселенцы содержались за счёт казны. В 1850 году, ввиду трудности заведения хозяйства, переселение казаков в новые укрепления было приостановлено.
В том же 1848 году и на тех же основаниях, что и два предыдущих, на реке Карабутак, в 214 верстах от Орской крепости и 177 от Уральского укрепления, был заложен ещё один форт.
Для развития взаимных и дружественных отношений между жителями фортов и киргизским населением ещё в 1845 году было разрешено производить около укреплений «беспошлинно и свободно» меновую торговлю. Несколько позже купцы 2-й и 3-й гильдий получили право вести торговлю вдали от укреплений, в самой степи. С этого времени торговля здесь начала развиваться быстро, однако ожидаемого сближения киргизов с русскими не произошло. Скорее наоборот: хлынувшие в степь казанские и оренбургские татары внесли в среду киргизов такой религиозный фанатизм и такую нетерпимость, какие никогда прежде не водились у этих чистосердечных магометан.
Страсть Обручева к строительству укреплений, развившаяся у него под влиянием высочайших постановлений, вероятно, и послужила той почвой, на которой родились слухи о скором преобразовании и самого Оренбурга в военный город.
Но слухи ли это только? Вот что можно прочитать в представлении оренбургского городского головы Горячева в 1848 году (самый разгар строительства укреплений!):
«…В совершенном убеждении, что с переименованием Оренбурга в город военный не может он принести более тех польз, какие должен приносить при теперешних правах своих; мысль эта поставляет в приятную обязанность представить в соображение следующее: Оренбург по Высочайше дарованной грамоте основан более для цели торговой с сопредельными азиатскими владениями, племенами киргиз: цель эта всегда постоянно была поддерживаема всеми предместниками Вашего превосходительства, наконец, купцам нашим были даваемы все способы как к распространению торга с Бухарией, Хивой и Киргизской степью, так и к большему водворению в Оренбурге торгового класса…
Всё это, и, в особенности, непостижимое для ума нашего преобразование города устрашило купеческое и мещанское общество до того, что многие приняли твёрдое намерение оставить наш город и перечислиться в город гражданского ведомства; затем прочие, которые не боятся остаться, неизбежно должны будут подвергнуться стеснению…
Повергнув все нижайше милостивому вниманию Вашего Превосходительства нужды наши осмеливаемся покорнейше просить высокого ходатайства Вашего и сохранении при Оренбурге тех прав, которые он ныне имеет и о представлении купеческому и мещанскому обществу тех льгот, которые для них представляют существенную необходимость по своему званию».
П.Н. Столпянский о проекте превращения Оренбурга в военную крепость пишет как о деле реальном и даже решённом:
«Проект вполне измышление бюрократии, потому что, если город Оренбург и нуждался в каком-либо изменении, то лишь в уничтожении крепости, которую он из себя изображал, так как крепость, действительно, не имела никаких оснований для своего существования — граница отодвинулась далеко на юг и крепость только стесняла дальнейшее развитие, если таковое могло быть».
И ещё одна страсть губернатора сохранилась в памяти оренбуржцев, его современников — страсть к парадам, к разводам с церемониями — этим занятиям он посвящал почти все время, что, разумеется, не могло не сказываться на делах по управлению краем.
Член Военного совета, генерал от инфантерии Николай Гаврилович Залесов [3] в своих «Записках» подробно описывает время правления Обручева, его характер, стиль руководства:
«…Я не знаю подробно, каков был генерал Обручев прежде; в бытность же в Оренбурге он пользовался репутацией человека честного, но вместе с тем деспотического, мелочного и крайне раздражительного, так что вскоре по его прибытии в город слова «Обручев» и «распеканка» сделались синонимами. Везде, где только ни появлялся генерал, как официальное лицо, везде раздавался крик и шла головомойка. Кричал он на учениях, кричал в кадетском корпусе, кричал в институте, кричал даже на базаре, куда изредка ходил пробовать провизию. Физиономия Обручева отличалась тем, что она всегда имела самое разобиженное выражение. Замечательно, что такое же выражение физиономия Владимира Афанасьевича сохраняла даже в церкви, во время службы, при поклонах священников, как будто и тут готов был распечь их за какую-нибудь неисправность».
Подтверждает Н.Г. Залесов и страсть Обручева к различным торжественным церемониям:
«Кроме караулов нас истомляли ещё беспрерывные парады и разводы. Не говоря о воскресных и праздничных днях, Обручев придирался к каждому обыкновенному празднику, например, взятие Парижа русскими, день Полтавской битвы, престольный праздник военно-учебных заведений и т.п., чтобы назначить развод или парад, а это в свою очередь вело к муке нашей репетициями, чтобы достойным образом предстать на такую церемонию. Особенное внимание обращалось на равнение и салютовку, которая служила истинным наслаждением для корпусного командира. Людей при тогдашней стойке заставляли выпячивать всеми мерами грудь вперёд, а груди старались вытянуть в одну совершенно прямую линию. Выравнивание шло, бывало, часа полтора до приезда главного начальника и Боже сохрани потерять его; возмездие за это следовало известное: кулак в зубы и палка в спину».
Генерал Обручев обыкновенно приезжал на парады в казачьей форме, которую очень любил: «Ещё чуть покажется вдали его экипаж, как махальные на площади, или зимой у дверей манежа, закричат во всё горло: «Корпусный командир изволит еха-а-ать». Все вздрогнет в строю, лица батальонных командиров вытянутся, побледнеют и разом водворится такая гробовая тишина, что стоишь, бывало, вдалеке, а слышишь, как хрустит в манеже песок под ногами какого-нибудь повертывающегося генерала. Вот раздалась команда «на караул», грянула музыка и корпусный командир, выслушав рапорт и поздоровавшись с людьми, идёт по рядам. Выражение лица его по обыкновению разобиженное; он грозно смотрит по линии равнения, на солдат, их стойку; следующего сзади его батальонного командира пробирает дрожь, и даже сам начальник дивизии, идущий около Обручева, держа руку под козырёк, начинает семенить ногами и обдергиваться: словом, все ждут чего-то и при том страшного.
Но обход кончен: всё обошлось благополучно, повели являться офицеров. Подошёл первый: молнией блеснула в руках его сабля, плавно, ровно, скользнула в самый разрез плеча и мгновенно легла плашмя к носку левой ноги; офицер отрапортовал, также ловко взял саблю в плечо, повернулся направо и, сделав выдержку, замаршировал в сторону. Лицо Обручева просветлело, он взглянул на начальника дивизии, и что-то вроде улыбки мелькнуло на его губах. Начальник дивизии с сияющей физиономией низко поклонился, бригадный вздохнул всей грудью, а батальонный позволил себе даже улыбнуться… Дело, значит, хорошо. Пошли построения, маршировка, тихим, потом скорым шагом, прошли на «ура!». Сошло всё и затем все довольные, весёлые разошлись по домам».
Однако, такие светлые дни, по воспоминаниям Залесова, бывали не часто: «…не понравится салютовка, равнение или шаг, проваливайся тогда сквозь землю: крик и гвалт пойдут на весь плац и конец концов: офицеры засажены на гауптвахту, батальонный выбранен елико возможно, а бригадный и дивизионный стоят красные как раки, перед корпусным, держа руку у шляпы и слушая, как он с пеною у рта кричит на них: — Ваше превосходительство, так служить нельзя. Это не солдаты, а бараны, я не могу смотреть за всем, так служить нельзя…»
Залесов отмечает, что при Обручеве особенно страдал башкирский народ, производя по наряду за самую ничтожную плату всё казённое строительство в крае. Все протесты на такое обращение с населением командовавшего башкирским войском Николая Петровича Беклемишева, личности в высшей степени гуманной и симпатичной, оставались тщетными.
На обязанности башкир состояла тогда и вырубка леса из казённых башкирских дач, сплав его в Оренбург и выгрузка в сентябре и октябре, когда начинались заморозки и полунагие башкиры должны были работать, стоя целый день в ледяной воде. Доставленные таким образом дрова шли на отопление ведомственных зданий Оренбурга и Орска, а большей частью на вольную продажу; вырученные за них огромные барыши, так как дрова заготовлялись чуть не даром, поступали в полное распоряжение военного губернатора, и отчёта в них он не отдавал даже высочайшей власти.
Результатом всех таких мер, не говоря уже о беспорядочном истреблении лесов и обмелении рек, было страшное разорение Башкирии, послужившее впоследствии причиною удаления из края генерала Обручева.
Но кое-что доброе осталось и от генерала Обручева.
По его инициативе Неплюевское военное училище было переименовано 4 июня 1844 года в кадетский корпус, и количество воспитанников в нём увеличилось с восьмидесяти до двухсот, по тридцать на каждое казачье войско и столько же для киргизов, отнеся содержание первых на войсковые капиталы, а последних — на билетный сбор; остальные восемьдесят вакансий остались на прежнем положении. Такая мера была очень сочувственно принята в войсках чиновничьим классом, получившим возможность давать своим сыновьям военное образование, как более сообразное с обязательной службой в своём войске. В таком виде Неплюевский кадетский корпус пребывал до общего преобразования кадетских корпусов в 1860-х годах в военные гимназии, доступ в которые дозволен был всем сословиям.
В 1844 году военный губернатор ходатайствовал о разрешении постройки церкви в станице Великопетровской. Одновременно с этим, в октябре 1844 года, Обручев просил о разрешении построить римско-католическую церковь в Оренбурге.
При Обручеве женское училище для девиц бедных чиновников, основанное губернатором Сухтеленом, было преобразовано в Николаевский женский институт с шестилетней программой обучения и с передачей его в ведомство императрицы Марии. Обручев предпринял это преобразование в связи с тем, что «оканчивающие в училище курс девицы низшего класса обыкновенно не пользуются приобретёнными ими познаниями и обращаются к чёрным работам или занимаются торговлею, а для девиц среднего класса это училище по своей программе слишком элементарно».
М.П. Обручева, жена губернатора, организовала сбор средств для создания при войсковой Георгиевской церкви приюта для девочек-сирот Оренбургского казачьего войска. К сожалению, за недостатком средств дело это осталось незавершённым…
Двадцать шестого марта 1851 года оренбургский военный губернатор генерал от инфантерии В.А. Обручев был назначен присутствующим в Сенате и покинул край.
Умер Владимир Афанасьевич в 1866 году, пребывая в должности председателя генерал-аудитората. Именем его названы первое паровое судно, появившееся на Аральском море, и один из аральских островов. Также в честь Обручева назван станичный посёлок второго военного отдела Оренбургского казачьего войска.
Три брата В.А. Обручева избрали, как и сам он, отцовскую стезю, стали военными инженерами. Афанасий Афанасьевич дослужился до генерал-майора, Александр Афанасьевич — до генерал-лейтенанта, Николай Афанасьевич скоропостижно скончался в возрасте тридцати шести лет в звании полковника.
Дети Александра Афанасьевича Мария и Владимир стали прообразами героев романов Н.Г. Чернышевского: Веры Павловны и Рахметова; а внук, Владимир Афанасьевич Обручев — известным советским геологом и географом, академиком, Героем Социалистического Труда, автором многочисленных научно-популярных и художественных произведений, в том числе знаменитого романа «Земля Санникова».
Сын Николая Афанасьевича, Н.Н. Обручев, генерал от инфантерии, с 1881 по 1897 год был начальником Главного штаба России.
Примечания
- По воспоминаниям декабриста С.П. Трубецкого, В.А. Обручев был членом одного из тайных обществ, но после событий 1825 года к следствию не привлекался и наказания не понёс.
- По инициативе генерала Обручева, на Аральском море было заведено судоходство и образована компания «на акциях» для ведения рыболовства, но ни то, ни другое не имело успеха, и компания вскоре разорилась.
- По инициативе генерала Обручева, на Аральском море было заведено судоходство и образована компания «на акциях» для ведения рыболовства, но ни то, ни другое не имело успеха, и компания вскоре разорилась.
Источники
- В.Г. Семенов, В.П. Семенова. «Губернаторы Оренбургского края».Оренбургское книжное издательство, 1999 г. 400 с. Стр 215–228.