26 мая 2005 года
Вильям Савельзон
Наши читатели просят продолжить историко-краеведческие материалы о прошлом Оренбургского края.
Не ездил Даль с Пушкиным в Уральск
Владимир Иванович Даль вскоре после приезда в Оренбург написал письмо издателю петербургской газеты «Северная пчела» Гречу. Письмо как письмо. Но некоторое время назад оно стало предметом спекуляций пушкиниста профессора Фесенко.
В таком уважаемом издании, как «Временник пушкинской комиссии» 1991 года, выпуск 24, он вздумал доказать, что Пушкин отправился из Оренбурга в Уральск 20 сентября (2 октября) 1833 года в сопровождении Даля.
Не буду уж подробно рассказывать, что это нужно ему для утверждения: исполняющий на то время обязанности военного губернатора Перовский, вынашивая честолюбивые планы, ибо задуманная Пушкиным «История Пугачева» укрупняла значение и Оренбургского края, и самого Перовского, взял из казны немалую сумму золотом без отчета и отдал Пушкину. А чтобы скрыть должностное преступление, приказал Далю, своему чиновнику по особым поручениям, совершить подлог. Мол, на самом деле, уехав с Пушкиным в Уральск утром 20 сентября, Даль нарочно пометил следующим днем и Оренбургом рапорт Перовскому с просьбой выдать ему 307 рублей 50 копеек за предыдущую почти месячную командировку в Уральск, Гурьев, Букеевскую орду и обратно. Даль получил и еще тысячу рублей «на разные предметы по делам службы». И все эти деньги Пушкин якобы принял.
Возмутительно! Как можно даже подумать, что Александр Сергеевич, «невольник чести», мог взять заведомо нечестные деньги?
Доказательства, что абсолютно никакой основы для такой выдумки нет, можно почерпнуть из второго издания моей книги «Пушкин и Оренбуржье». Тут хочу обратить внимание читателя лишь на одно из главных утверждений Фесенко: известное далевское «Письмо к Гречу из Уральска» подписано: «В. Луганский (псевдоним Даля). 25 сентября 1833 года», значит, Даль все же поехал 20 сентября в Уральск вместе с Пушкиным, написал там это письмо и отослал.
Но достаточно только прочесть внимательно последний абзац «Письма к Гречу из Уральска»: «Я приехал в Уральск в день коронования Государя Императора...» Удалось установить: короновался Николай Первый 22 августа. Что это означает? А то, что в ту свою действительную долгую командировку Даль, как ясно из архивных документов, отправился 17 августа, а 22 августа, в день коронования, был на самом деле в Уральске.
Потом, почти к пушкинскому приезду в Оренбург вернулся, был с поэтом практически все три его оренбургских сентябрьских дня, проводил его дальше в Уральск, но сам остался в городе. Следовательно, подписанное под «Письмом к Гречу из Уральска» 25 сентября — день не написания, а отправки письма именно из Оренбурга. И не о чем тут спорить, нечего строить домыслы.
Дорога России на юг — через Оренбург
Если уж мы затронули то письмо Даля Гречу, то восхитимся, каким Владимир Иванович был политиком, экономистом, географом и прочая. Вот его представление об исторической роли Оренбуржья:
«Край Оренбургский для нас важнее и значительнее, чем многие думают; едва ли Кавказ, со всеми причудами своими, может обещать то, что заповедает восточный склон хребта Уральского, Общего Сырта и прилежащие к Уралу степи».
И дальше, рассказав о природных богатствах этих мест, Даль пишет:
«Хочу я намекнуть только на предстоящий торговле нашей огромный переворот чрез непосредственные сношения и связи с Южною Азией, и если это
сбудется, то нет, кажется, сомнения, что мы достигнем цели сей не чрез Кавказ, даже едва ли когда чрез Астрахань и Каспийское море, но чрез Киргиз-Кайсацкие степи».
Киргиз-Кайсацкие степи — это, по-нынешнему, все, что к югу от Оренбуржья: Казахстан, Средняя Азия. Сейчас самое время, чтобы пророчество это начало сбываться.
Страстотерпцы
Так уж повелось в истории Оренбуржья: что ни толковый и честный человек — то страстотерпец.
Уж на что, кажется, благополучен «оренбургский Колумб» Петр Иванович Рычков! Статский советник, член-корреспондент Академии наук, автор множества работ по географии, истории, экономике, геологии нашего края.
Но один оренбургский губернатор Афанасий Романович Давыдов был дуб дубом, или, как интеллигентно сказал о нем один из историков, «не обладал умением вникать в сущность дела и понимать окружающие обстоятельства». Нужны были ему таланты Рычкова! И Петр Иванович в 1761 году был вынужден подать в отставку.
Приехал на губернаторство другой — Иван Андреевич Рейнсдорп, тот, которого Пушкин вывел в «Истории Пугачева» под подлинным именем, а в «Капитанской дочке» как генерала Р. Видно, много крови испортил Петру Ивановичу губернатор, если Рычков горько писал о своих врагах во главе с Рейнсдорпом: «Им не довольно того, что в Оренбурге я уже потерял нежно любимую жену и пять детей и подвергаюсь ежедневным коварным проискам нашего здешнего человеконенавидца г. Р., теперь мои страдания опять возобновились по случаю смерти тринадцатилетнего мальчика, подававшего большие надежды. Я умолкаю». И умер-то Рычков далеко от Оренбурга, отправленный в Екатеринбург, в 1777 году.
А Василий Никитич Татищев! Самый, пожалуй, судимый. Сначала, при Петре Великом, все у него, «птенца гнезда Петрова», складывалось как нельзя лучше. Но направили его на Урал — и началось.
Тяжба с Акинфием Демидовым, который считал себя хозяином Урала, а тут прислали руководить горным делом какого-то Татищева. «Демидов так меня оклеветал, — писал Василий Никитич, — что все думали о моей погибели». Началось следствие. Правда, его оправдали.
Потом появился у него хитрый, властный и безжалостный враг — временщик Бирон. Татищева обвинили в злоупотреблениях, отставили от должности и отдали под суд. Суд был прекращен императрицей Анной. Но «горному командиру» Татищеву недолго было работать на благо страны. Руководя Оренбургской экспедицией, он беспощадно боролся с произволом и казнокрадством, даже отстранил от должности и отдал под суд уфимского воеводу.
Только он основал на месте нынешнего Орска «первый Оренбург», как протопоп, которого он наказал за беспробудное пьянство, пожаловался в Синод. Да тут новые козни Бирона. Татищева снова отстранили от должности, лишили званий и посадили под замок.
Но Бирон вскоре пал. Татищев отправился на губернаторство в Астрахань. И опять козни против него, зависть и злоба привели к тому же: отстранение от должности и суд.
Да сколько же можно? Больной Татищев уехал умирать в родовое поместье. И тут перед смертью вдруг — оправдание и даже награждение орденом Святого Александра Невского. Василия Никитича, говоря современным языком, так достали, что он возвратил орден.
«Матернее»
Вернемся к Рейнсдорпу. И у Пушкина, и у большинства дальнейших исследователей он — человек недалекий и неважный администратор.
Но вот Екатерина Великая так не считала. Она наградила его орденом и благодарила его и всех оренбуржцев за то, что город-крепость выдержал полугодовую осаду пугачевцев.
В ее указе есть выражение, еще раз доказывающее, что в языке одно отмирает, другое изменяет свой смысл, третье нарождается: «Объявляя сие наше матернее благоволение верному Нашему городу...»
Яик — запретить!
В этом году ровно 230 лет, как по приказу Екатерины наша главная река была переименована из Яика в Урал «для совершенного забвения сего на Яике последовавшего несчастного происшествия», то есть пугачевщины.
Просвещенная монархиня, а поступила, как древний сатрап, который приказал выпороть плетьми пролив, в котором во время бури утонул его флот.
Мойка, 12
Этот петербургский адрес знает каждый, кому дорог Пушкин: квартира-музей поэта. Любопытно, что и тут есть оренбургская привязка.
Дом этот принадлежал князьям Волконским. Один из них — Григорий Семенович был оренбургским военным губернатором. Был он человек со странностями, видимо, ранение в голову не прошло даром. В Оренбурге губернатор мог выйти на улицу в халате, но с прикрепленными к нему орденами и в сопровождении мальчишек разгуливать по городу. А то усаживался на крыльце и любезничал со всеми проходящими женщинами. Императорские указы, получая, целовал, но клал за образа нераспечатанными.
Он доводится двоюродным дедом Льву Толстому. И в «Войне и мире» есть Болконские. А младший сын оренбургского губернатора Сергей, который, кстати, бывал в Оренбурге, стал декабристом. За ним поехала в ссылку в Сибирь его жена Мария Раевская-Волконская. Перед отъездом в Читу она жила в той самой квартире на Мойке, 12, где через несколько лет будет жить и умрет Пушкин.
«Хана выбрал»
В этом году еще одна дата, связанная с Волконским: 200 лет назад он образовал управление Илецким соляным промыслом. При нем добывали соли до полутора миллионов пудов!
Занимался Волконский и устройством дел с Малой Ордой. Он провел выборы. Под его давлением ханом был объявлен Джантюрю. Правда, с этой кандидатурой многие соперники-претенденты согласны не были и вскоре этого Джантюрю убили. Но, подводя итог своей деятельности, губернатор записал себе в заслугу свою степную демократию: «Хана выбрал».
Заплатка
До чего же Пушкин был точен и дотошен! Откроем «Капитанскую дочку». Гринев, приехав в Белогорскую крепость, входит впервые в комендантский дом. Помните первого белогорца, которого он видит? Это инвалид, нашивающий на зеленый мундир синюю заплатку.
Другой автор мог бы и нафантазировать какую-нибудь серо-буро-зеленую на желто-красном. Но только не Пушкин.
Он установил, что по Уралу вниз от Оренбурга стоял в годы пугачевщины Шемшинский драгунский полк. По своему обычаю он убрал в повести конкретное название полка. Просто поставил три звездочки вместо Шемшинский. Хотя драгунский след остался: перед приходом пугачевцев «В крепости между казаками заметно стало необыкновенное волнение; во всех улицах они толпились в кучки, тихо разговаривали между собою и расходились, увидя драгуна или гарнизонного солдата».
А драгунский мундир был синего цвета. И мы понимаем: старику, видимо, негде было взять для своего солдатского пехотного зеленого мундира такого же цвета кусок материи, а нашел он нужный клочок от синего драгунского. Может быть, сердобольная комендантша Василиса Егоровна дала ему что-то из старого мужнина.
Вершната Озерната и другие
Вас заинтриговал общий заголовок: Зильвазоновскондо? Трудно прочесть, а тем более произнести вслух? А между тем это самая обыкновенная русская фамилия. Ее носил дядя Пугачева.
Конечно, никакого дяди не было. А фамилию сконструировал на русский лад, как он себе это представлял, автор романа «Ложный Петр, или Жизнь и похождения бунтовщика Емельяна Пугачева». Издан он был сверхоперативно в том же году, когда Пугачева казнили, — в 1775. Вышел он в Лондоне по-французски как якобы перевод с русского. Автор пожелал остаться неизвестным. В библиотеке Пушкина этот глупый роман был.
А у другого «специалиста» по России Жоржа Лекуэнта в тоже читанной Пушкиным повести «Дмитрий и Надежда, или Замок на берегу Урала» комендант крепости Верхне-Озерной носит такие же «русские» имя и фамилию: Вершната Озерната.