12 мая 2005 года
Вильям Савельзон
В номере нашей газеты от 31 марта появился первый выпуск исторических заметок об Оренбуржье, которое в XVIII веке называли Восточной Украйной, то есть окраиной Российской империи, лежащей к востоку от Центральной России. Читательские отклики показали, что тема оказалась интересной и полезной. Поэтому мы продолжаем.
Скобелев, да не тот
Очень прав был известный историк и литературовед Эйдельман, когда заметил, что мы, нынешние, знаем больше, чем современники великих событий и людей, потому что нам открывается в архивах и письмах многое, им недоступное.
К примеру, Владимир Иванович Даль, автор Толкового словаря живого великорусского языка, прожив в наших краях почти восемь лет, Оренбуржье хорошо узнал и полюбил. С гордостью писал он:
«Крылов был в Оренбурге младенцем. Скобелев чуть ли не стаивал в нем на часах. У Карамзиных есть в Оренбургской губернии родовое поместье. Пушкин пробыл в Оренбурге несколько дней в 1833 году, когда писал Пугача, а Жуковский — в 1837 году, провожая государя цесаревича».
Да, Иван Андреевич Крылов, великий баснописец, действительно четырехлетним мальчиком приехал в Оренбург. Точнее, не просто приехал. Была осень 1773 года. Пугачев со своим войском подходил к Яицкому городку, ныне Уральску. Возьми он город в резне не уцелел бы никто из офицеров и их семей — ни стар ни млад.
И один из главных организаторов обороны капитан Андрей Прохорович Крылов успел отослать жену с маленьким сыном в Оренбург, который казался защитой более надежной, но вскоре тоже был осажден Пугачевым.
Конечно, помнить что-то интересное об осаде Оренбурга Иван Андреевич не мог. Но он многое слышал потом от взрослых участников той обороны и прежде всего от отца. Что именно — это мы знаем абсолютно точно. Готовясь к созданию своих оренбургских произведений — «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки», — за полгода до поездки в наши места Пушкин 11 апреля 1833 года расспросил баснописца и записал «Показания Крылова (поэта)». Отголоски части из них мы слышим в пушкинских произведениях. А кое-что в коменданте Белогорской крепости капитане Миронове явно взято у капитана Крылова Желающих узнать об этом побольше могу отослать к своим книгам «Пушкин и Оренбуржье» и «Оренбургская история в лицах».
Усадьба Карамзиных, верно, была на северо-западе Оренбургской области в селе Полибине, там до сих пор сохранились живописные остатки большого господского парка.
О том, как Пушкин был в наших краях и что это ему дало как человеку и писателю, существует обширная литература.
И Жуковский тоже, правда, приезжал сюда. Было это через четыре месяца после того, как Даль и Жуковский дежурили у постели умирающего Пушкина. Василий Андреевич прибыл в свите наследника престола, будущего Александра Второго, совершавшего путешествие по России.
Кстати сказать, в путевом дневнике Жуковского есть запись:
«Приезд в Оренбург в три часа пополудни. Тотчас с Далем на берег. Роща за Уралом».
Вполне вероятно, что Даль рассказал и показал приезжему то, что в сентябре 1833 года рассказывал и показывал Пушкину с высокого оренбургского берега.
Но вот Скобелев... Многие считают, что речь идет о «белом генерале», герое русско-турецкой войны Михаиле Дмитриевиче Скобелеве. Этот генерал еще и герой романов модного сейчас Акунина «Смерть Ахиллеса» и «Турецкий гамбит», где он выведен как Соболев.
Нет, речь не о Михаиле Дмитриевиче. А о тоже генерале Иване Никитиче Скобелеве. Действительно, этот Скобелев в 14 лет стал солдатом 1-го Оренбургского полка, на самом деле «стаивал на часах», и лишь через одиннадцать лет началась его успешная офицерская, а потом и генеральская карьера. Отличился он и в войне с турками, и в Отечественной войне 1812 года.
Но знал бы Даль, что этот Иван Никитич, будучи генерал-полицмейстером 1-й армии, доносил в 1824 году:
«Не лучше бы оному Пушкину запретить издавать развратные произведения? Если б сочинитель вредных пасквилей немедленно, в награду лишился нескольких клочков шкуры, было бы лучше!»
Вместо слова «доносить», он изобрел слово «проштыкнуться». И не ведал Даль, что именно этот Скобелев несколько раз «проштыкнул» Пушкина. По его доносу шефу жандармов Бенкендорфу в августе 1826 года началось следствие по стихотворению «Андрей Шенье», приведшее к пожизненному секретному наблюдению над Пушкиным! Тогда не стал бы Даль помещать недостойного человека в свои воспоминания о великом поэте.
В нашем представлении — и на самом деле
Произнесите: «Емельян Иванович Пугачев». И представьте его. Наверно, таким: матерый мужик по меньшей мере лет сорока-пятидесяти. Это один из стереотипов, навеянный дошедшими до нас изображениями вождя крестьянско-казачьей войны, очень недостоверными.
А ведь он 1740-го, а по другим данным, даже 1742 года рождения. Значит, когда он в 1773 году осаждал Оренбург, был сравнительно молодым человеком.
Во времена Пугачева, необходимо заметить, коли мы говорим о возрасте, век человеческий был короче. Для современников Пугачев в свои 31–33 года представлялся уже более зрелым человеком, чем нам кажется сейчас.
А 60 лет — нынешний срок выхода мужчин, еще очень бравых, на пенсию, тогда был уже почтенной стариной. В «Капитанской дочке» Петруша Гринев увидел генерала Р. — Рейнсдорпа — как мужчину «уже сгорбленного старостию». Но Рейнсдорпу было 43–44 года. А уж как воспринимался, скажем, прадед Пушкина Ибрагим-Абрам Ганнибал, проживший 92 года... Чуть ли не рекордсменом-долгожителем. Если б Пушкин не погиб от дуэльной раны, он, видимо, тоже был бы долгожителем, и голова кружится, когда представляешь, сколько бы он еще создал. Его дети прожили по семь-восемь десятков лет.
«Бывают странные сближения»
Эта пушкинская строка вспоминается, когда вдруг обнаруживаются удивительные совпадения. Что-то мистическое есть, к примеру, в этом совпадении: когда после гибели поэта подсчитали в его квартире оставшиеся нераспроданными экземпляры «Истории Пугачева», то их оказалось ровно 1775. А 1775 — это год казни Пугачева.
Почему Пушкин ошибся?
Нет никаких свидетельств, что Пушкин за неполных три оренбургских дня побывал на Меновом дворе, что в трех километрах за Уралом, на азиатской стороне, хотя у некоторых отважных авторов утверждается: да, был!
У Пушкина не было времени для поездки туда, ведь он приехал, видимо, поздно вечером 18 (30) сентября 1833 года, следующий день у него ушел на большую поездку в Берды и на осмотр города вместе с Далем, а на следующее утро он уже уехал в Уральск. Да и смотреть на Меновом дворе тогда было нечего: последний в году караван еще не пришел.
Но необычное и, наверно, впервые слышанное словосочетание «Меновой двор» Пушкину явно понравилось и глубоко запало в память. В одной из его записей «Table talk» («Застольные разговоры») у него странные слова «Когда Пугачев сидел на Меновом дворе...» И дальше рассказывается, как досужие москвичи приезжали туда поглядеть на плененного вождя крестьянско-казачьей войны.
Но откуда в Москве Меновой двор? Пугачев сидел там на Монетном дворе. Пушкин совершил ошибку: писал о Монетном, а рука вывела Меновой.
Звукопись
Вы не задумывались, почему поэму, строки которой складывались в голове Пушкина и во время оренбургской поездки, он назвал «Медный всадник»? Ведь, точнее, памятник Петру Первому отлит из бронзы. Да и в тексте поэмы — «кумир на бронзовом коне».
Но «Бронзовый всадник» для Пушкина не подходил по стихотворному размеру. И, главное, не звучал.
Можно предположить, что из-за этого поэт пожертвовал фактической стороной дела для звукописи. Произнесите нараспев: «Медный всадник». Это повторяющееся «дн» воедино скрепляет оба слова и придает им величавое звучание. Что-то от колокольного «Дон! Дон!».
А вспомним «Капитанскую дочку», зимний пейзаж из второй главы. «Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утихла Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи». Какой звук здесь намеренно повторяется? «Л». Тут надо вспомнить свидетельство близкого друга поэта Нащокина: «Пушкин заметил, между прочим, что на всех языках в словах, означающих свет, блеск, слышится буква «л». (Правильнее, конечно, не буква, а звук «л».)
Надо было иметь пушкинскую наблюдательность, чтобы подметить эту психолингвистическую особенность. И верно, «л» — в слове свет во многих языках, которые знал Александр Сергеевич: и во французском lumiere, и в немецком Licht, и в английском light, и в латинском luminis. Правда, в русском языке в слове «свет» нет звука «л». Но он появпяется в словах «солнце», «блеск», «ослепительный».
Опять вернемся к этому чудо-пейзажу: десять светоносных «л», в том числе и в словах, на которые падает тень от «солнце»!
Надо посмотреть
Если вы хорошо помните «Капитанскую дочку», то, может, задумывались, почему Петр Гринев едет в кибитке на восток, в Оренбург, и с востока же, навстречу, показалось белое облачко, предвещающее буран, но ямщик почему-то на это облачко «стал посматривать в сторону»? Или почему Савельич, расстроенный проигрышем барина немалых денег Зурину, «угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая»?
Если б и ямщик, и Савельич сидели впереди, лицом к движению, то как ямщик мог смотреть «вперед — в сторону», а Савельич — отворотясь?
Когда подобная загадка заинтересовала меня, то я сказал себе то, что все мы говорим в подобных случаях: «Надо посмотреть у Даля». И действительно, у Даля в его «Словаре» нашел объяснение: у кибитки на санях нет козел, а есть только облук, облучок — жердь, которая крепится по верхнему краю санного борта: «Сидеть на облуке, на облучке значит боком, свесив ноги», — пишет Даль.
Теперь все становится ясно: ямщик и Савельич сидели не лицом к движению, а боком.
Талисман
Владимир Иванович Даль, как уже упоминалось, был у умирающего Пушкина до самой его кончины. И потом записал: «Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень с изумрудом, который он всегда носил с собой последнее время и называл, не знаю почему, талисманом». И позже: «Перстень Пушкина... для меня теперь настоящий талисман. Как гляну на него, так и пробежит во мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное».
Значит, Даль перстень этот привез с собой в Оренбург. И можно представить себе, как в своем оренбургском доме — это позади нынешнего драмтеатра — он доставал эту драгоценность, любовался густым травянистым цветом камня и вспоминал все, что было связано в его жизни с незабвенным Пушкиным.