172 года назад в Оренбуржье приезжал Пушкин
28 сентября 2005 года
Вильям Савельзон
В лицее не третьем, учебном этаже стоит глобус. У окна, обращенного к дворцовой церкви.
Большой, старинный. Поискал глазами: что лицеист Александр Пушкин мог увидеть на нем из наших мест? Голубая лента Урала. Мелкие буковки: «Оренбург», «Сырт», «Урал». В лицее преподавали географию, и этот глобус был все время в деле. Обозначений на нем не так уж много, чтобы «смуглый отрок» не заметил тех, что относятся к Оренбуржью.
И подумалось, что осенние дни 1833 года, проведенные поэтом в нашем крае, произвели на него эффект знакомый каждому. Обозначить его можно приблизительно так: «То самое?». Буковки на глобусе обернулись степями, городом над уральским обрывом, приуральскими станицами-крепостями. Страшным бураном. Чернобородым Пугачевым. Сражениями и любовью.
Зачем он поехал?
До того, как Пушкин попросил, а царь разрешил ему, как бы мы сейчас сказали, четырехмесячную творческую командировку на Волгу и Урал, чтобы написать «Историю Пугачева» и «Капитанскую дочку», точнее, собрать для них материалы, Александр Сергеевич нашел и изучил документов и писем сверх головы. Он сам написал: «Прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве». Кроме того, ему присылали воспоминания, рукописи и историк Бантыш-Каменский, и поэт Дмитриев, и литератор Лажечников, и общественный деятель Тургенев, и генерал Толь...
Прочел он все, что было об Оренбуржье в «Топографии Оренбургской» и «Летописи» замечательного исследователя Рычкова, «Описание Киргиз-Казачьих, или Киргиз-Кайсацких Орд и степей» Левшина.
Работу он проделал громадную: тщательно, с выписками прочел десять архивных книг с документами секретной экспедиции Военной коллегии и военно-походных канцелярий командующих карательными войсками. А разбирать эти рукописи было нелегко.
Так вот, сидя в Петербурге, Александр Сергеевич знал о пугачевщине очень-очень много. И в общем- то, мог бы написать и «Историю Пугачева», и «Капитанскую дочку», не выходя из дома. Или сразу поехать в Болдино, запереться и писать, чтобы плодотворнее использовать отпущенный царем срок.
Да и сколько дел удерживало его от поездки! Надо было поправлять совершенно расстроенные денежные дела. Царь, милостиво определивший Пушкина на государственную службу, положил ему жалование всего в 5 тысяч рублей в год. Но чтобы покрыть только один карточный долг, Александру Сергеевичу нужно было 25 тысяч. «Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег», - жаловался он другу Нащокину.
Незадолго до оренбургской поездки Пушкин написал очень богатому знакомому Судиенко: «Теперь обращаюсь к тебе: 25 тысяч рублей, данных мне тобой заимообразно, на три или по крайней мере на два года, могли бы упрочить мое благосостояние». Разве не чувствуется по этим строкам стыд, от которого поджимаются пальцы на ногах? Как неловко он шутит о своем благосостоянии? Но обстоятельства загоняли его в угол. Этих денег он, кстати, так и не получил.
Было еще множество неотложных забот. А предстояло бросить все, оставить семью, дела и ехать. Это не то что сейчас, сел в самолет Оренбург - С.-Петербург, полистал журнальчик и уже прилетел. Ехал он до нас месяц, днем и ночью. Тряска, грязь, холод, на некоторых почтовых станциях, где меняли лошадей, и поесть было нечего.
Но он поехал.
Две причины. Первая: ему необходимо было вырваться из петербургского «нужника», как он называл - злобные пересуды, мелочные уколы всякой дряни вроде Булгарина, обязанность быть при дворе, сопровождать красавицу-жену на балы. К тому же часть читающей публики охладела к нему, не понимая, что это она отстала от бурно развивающегося таланта Пушкина.
Вторая, может, еще главнее: ему недостаточно было книжно-документального знания. Ему просто необходимы были живые свидетельства современников, участников пугачевщины. А их, по его расчетам, и через шесть десятилетий осталось немало.
Пушкин ехал в Поволжье, на Урал, чтобы спросить о Пугачеве у народа.
И услышал в ответ то, что первой строкой записал в «Общих замечаниях», приложенных к «Истории Пугачева»: «Черный народ был за Пугачева». Как это перекликается со словами его предка боярина Пушкина в «Борисе Годунове» о силе «мнения народного»!
Он спросил у всех слоев российского населения: у крестьян, казаков, «инородцев», мещан, дворян... В его повести и историческом труде действуют обитатели дворца во главе с самой Екатериной Великой, губернского города, поместья, маленькой крепости, крошечного умета в степи...
Еще и поэтому его оренбургские произведения можно, пожалуй, назвать, как и «Евгения Онегина», «энциклопедией русской жизни».
Что было известно ему и о нем
Пушкин ехал совсем не в неизвестность. Об Оренбуржье кроме того, что он прочитал, готовясь, он уже знал многое. «Привязок» таких не счесть.
Женившись, он был введен во владение отцовским нижегородским сельцом Кистеневым. Очень любопытно: одна из частей Кистенева называлась Бунтовкой! Крестьяне этого сельца, как и Болдина, весной уходили на заработки гуртовщиками в оренбургские степи, и это, конечно, Александру Сергеевичу было известно.
Не мог автор «Руслана и Людмилы» не знать былины об огромной голове богатыря, лежащей там, где Касмара (Сакмара) впадает в Яик.
И когда он у горы Маяк переехал реку Сакмару, то, наверное, подивился судьбе, забросившей его в это былинное место.
В конце 1826 года Пушкин вернулся в Москву из михайловской ссылки. Вяземский познакомил его с поэтессой Екатериной Александровной Тимашевой. Она до того десять лет прожила в Оренбурге. И, видимо, поэт, жадный к новым местам, да еще каким - пугачевским! - не раз расспрашивал ее о нашем крае. Она была женой Егора Николаевича Тимашева, хозяина дома, известного оренбуржцам как «дом Тимашевых». Легенда - увы, недостоверная - гласит, что Пушкин в этом доме останавливался.
Екатерина Александровна была из рода Загряжских. Это обстоятельство тоже связывает ее с Пушкиным: родственница ее Екатерина Ивановна Загряжская - тетка Натальи Николаевны Гончаровой, жены поэта.
Супружеская жизнь четы Тимашевых не сложилась. Екатерина Александровна с детьми уехала в Москву. В ее альбом Пушкин записал посвященное ей стихотворение «Я видел вас, я их читал/ Сии прелестные созданья...», то есть ее стихи. Она же его боготворила.
Еще «привязка»: московским знакомым поэта был Михаил Николаевич Сушков, оренбургский вице-губернатор, скончавшийся за полгода до приезда Пушкина в Оренбург.
А спросите даже знающего оренбуржца: что общего у Караван-сарая на Парковом проспекте и у прелестного акварельного портрета Натальи Николаевны, того, где она чуть раскоса, в платье с открытыми плечами и подвеской на лбу? Не каждый ответит: у Караван-сарая и у портрета один и тот же автор - художник и архитектор Александр Брюллов, младший брат знаменитого живописца Карла Брюллова. Тот самый, который, судя по «Воспоминаниям о Пушкине» Даля, несколько архаично, но метко сказал: «Читая Пушкина, кажется, видишь, как он жжет молнием выжигу из обносков: в один удар тряпье в золу, и блестит чистый слиток золота».
Можно предположить, что этот портрет Александр Сергеевич брал с собой в оренбургскую поездку и любовался любимой женой, поставив на столик сначала в загородной даче губернатора Перовского, а потом в доме Даля, это позади нынешнего драмтеатра.
В январе 1829 года Пушкин вместе с приятелем Алексеем Вульфом имели большой успех у провинциальных дам на святочных балах в старинном русском городке Старице, что несколько выше Твери на Волге. Несмотря на то, что на этих балах блистали и местные офицеры-уланы. С ними поэт близко сошелся, нескольких из них он упоминает в письмах.
А в этой Старице и в нескольких соседних городках и усадьбах - Малинниках, Павловском, где тоже бывал Пушкин, стоял не какой-нибудь, а Оренбургский уланский полк.
И не оренбургский ли след в «Евгении Онегине», пусть и не очень отчетливый, не отзвук ли близкого знакомства с Оренбургским полком в главе седьмой, написанной, кстати, и в Малинниках, там, где после гибели Ленского Ольга становится женой улана:
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою...
Видимо, один из улан-оренбуржцев и удостоился чести попасть в роман.
Когда вы подъезжаете к селу Нижнеозерному Илекского района правобережной дорогой, по которой ехал Пушкин, то наверняка не упустите этот момент, село растянулось на длинном холме, и он круто и высоко обрывается к Уралу. И этот обрыв - он описан в «Капитанской дочке» - тоже не был для Александра Сергеевича неожиданностью. Он знал о нем, может быть, из рассказа бердинской собеседницы старухи Бунтовой, уроженки этой уральской крепости-станицы-села.
И точно - из читанного им перед поездкой «Рассказа моей бабушки» оренбуржца Крюкова, там действие во времена пугачевщины происходит именно в Нижнеозерном.
А что знали у нас о Пушкине до его приезда? Немало.
Первое письмо об Александре Сергеевиче пришло в наши края еще в 1820 году. В Оренбурге был тогда брат пушкинского товарища по лицею Михаила Яковлева Павел. Ему писал его дядюшка, известный баснописец Александр Ефимович Измайлов: «Нового в литературе ничего нет, кроме поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», которую хвалят и хулят без милосердия».
А в 1824 году в Соль-Илецк заехал литератор Свиньин. Вот что он записал: «Проведя несколько часов у командира 1-го Тептярского полка полковника Г.С.О. (Гавриила Семеновича Окунева), признаюсь, пленился еще более прелестными стихами Пушкина, прелестно декламированными милою, прекрасною хозяйкою».
И главное, в Оренбурге жила Александра Карелина, подруга которой Софья вышла замуж за близкого друга Пушкина Дельвига. Сохранилась переписка, и во многих письмах Софья сообщает в захолустный Оренбург новости об Александре Сергеевиче, переписывает и посылает его стихи, которые почти не знали еще в Петербурге. А однажды прислала в Оренбург пушкинский автограф - отрывок «Евгения Онегина».
Александра Карелина - так распорядилась судьба - прабабушка другого великого русского поэта - Александра Блока. Это он в 84-ю годовщину смерти Пушкина сказал гениально: «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни».